Стихия не имеет назначения. Гроза существует не для того, чтобы поражать нас сверканием огненных разрядов, мощью рёва громовых канонад, неистовой силой ливня, пронзительной прозрачностью очищенного электричеством и водой воздуха. Стихия не нуждается в зрителе. Она являет себя так, а не иначе потому, что в этом — выражение её сути. Так и творчество этого замечательного поэта... Впрочем, нет — имя его я назову чуть позже.

Тот, о ком идет речь, по большому счёту, не нуждается в читателе, как ливень не нуждается в траве и молния не нуждается в дубе, оказавшихся на их пути. Буйное равнодушие стихии пронизывает его творчество. Подобно тому, как камнепад и выбросы пепла — лишь отражение процессов, происходящих в недрах вулкана, так и звучание его стихов, это, образно говоря, акустический мусор, те выбросы, по которым лишь косвенно можно судить о титанической работе, происходящей в глубинах.

Большинство из тех, кто случайно попал в сферу действия его аномалии, подобно путнику, застигнутому внезапным ливнем, недовольно пережидают неистовство стиховых стихий. Но счастлив тот, кто душой оказался в пределах траекторий разлета­ющихся осколков его фонем, в кого проник парализующий душу яд гармонии, пере­бродившей в погребах подсознания Поэта! О счастливчики, оглушённые взрывной волной, созданной разрядом высочайшего душевного напряжения, аккумулированного мощной биполярностью внутренней сути! О зашибленные поэтическим словом, вырвав­шимся подобно застоявшемуся хряку из микрокосма души на простор вселенского двора! О контуженные, удостоенные счастья, стремительно распрямляясь, соприкос­нуться с твердью небесной сферы, внезапно снизившейся по слову Поэта до расстоя­ния, достижимого человеческим мозгом!

Только избранным дано понять смысл, нет не так — смысла его речей понять невозможно — избранным дано ощутить сопричастность с откровениями, скрытыми в косноязычных речах Поэта. В них запечатлена глубочайшая суть бытия, подобно тому, как самые глубинные таинства природы постигаются не логикой физических формул нобелевских лауреатов, а созерцанием лесного ручейка, поющего свою негром­кую песню, гармоничную тишине и вечности, созерцанием бессильной нежности склонившихся к воде ветвей ивы, созерцанием зависшей над быстриной стрекозы, опирающейся на призрачное мелькание солнечных бликов.

Да, его стихов невозможно ни читать, ни слушать: заурядный ум человеческий не в состоянии постичь написанного им, а слух, привыкший воспринимать лишь речевое облачение поэтической сути, не в силах расшифровать мощных ассоциативно-супер­вербальных импульсов, рвущихся из глубин могучего поэтического Эго!

Этот прямой контакт требует точной настройки на волну божественного звучания, ретранслятором которого и является наш Поэт! Конечно, генератор не он! Аккорды акустического беззвучия такой мощи способно создавать лишь То, чему нет на языках человечества названия, То, с чем простому человеку невозможно вступить в прямой контакт, что подобно пронзительному взгляду Горгоны, умерщвляет плоть и сжигает душу. Серебряное зеркало поэзии — родовой дар и родовое проклятие, доставшееся Поэту от богов — вот то, посредством чего соприкасаются слышащие его с Извечным. Его стихи — это форма той задающей резонанс доминанты, которая не материализуется в грубых фонетико-синтаксических формах, а находит свое ассоциативное отражение в этом волшебном зерцале.

Педант, бухгалтер от литературы, видящий смысл и назначение поэзии в следо­вании правилам и традициям, найдёт в его текстах массу несоответствий стандартам, на­которых строится банальное представление о стихосложении. И говоря на основании этого об убогости стихов, будет прав лишь формально, обывательски, поскольку косно­язычье сердца, аритмия души — свидетельство болезни, которому имя гениальность!