Серые Гавани
Боязнь успеть
На переправе
Путь радуги
Дыхание осени
Осенние миражи
Зимний дождь
Горечь сумрачных волн. И туман. Не серебряный — серый.
Тени брошенных стен, полинявших созвездий слюда.
Гавань тонет в дыму. В угли — память, надежда и вера.
Ты не спишь, Корабел, провожая свой мир в никуда.
Это вовсе не слёзы — а просто качается небо.
Это берег знакомый течёт, словно воск или ртуть.
Aiya, Эра Людей! Дети Звёзд превращаются в небыль...
Впиться пальцами в борт. И разок, через силу — вдохнуть.
Словно выцвели краски, оставив палитру страданья:
Сажа, пепел, графит и белесый, надломленный лёд.
Мой неведомый брат, что Митлонду придумал названье —
Ты предвидел тот день, на который назначен Исход?
Сердце, ты помолчи. Не кричи, захлебнувшись тревогой.
Слишком поздно. Всему. На часах Средиземья — закат.
Рядом — вечная жизнь. Вечный свет за недолгой дорогой...
Земли вечной весны...
— Корабел, почему ты не рад?
Глупый. Вечную жизнь ты равняешь с агонией вечной?
В свете вечной весны не цветение видишь, а тлен?
Это ересь, Кирдан. Воле Эру не должно перечить.
Или это Мелькор в новом теле поднялся с колен?
— Нет, Отец. Я не он — и, признаться, немного жалею.
Все уже на местах, и крадется рассвет, словно вор...
Распустив паруса, изогнув лебединые шеи,
Унося волшебство, корабли отплывут в Валинор...
Этим землям уже не услышать эльфийских напевов,
Сонным высям не видеть драконьих полетов и драк.
Волны шепчут «прощай», солью слёз прожигая до нервов.
Враг, ты тоже не спишь, зябко кутаясь в пламень и мрак?
— Я не враг тебе, эльф. Потому отзываться не буду.
Помолчу в унисон, боль и горечь по-братски деля.
Это меньше любви, и совсем не похоже на чудо...
Я — как ты, мореход. Я всегда начинаю с нуля.
Расцветает восход, стало явью туманное «завтра».
В Валинор, Край Блаженства, стрелою летят корабли...
...Прав был ветер ночной — подождёт Заокраинный Запад!
Впереди Океан древней Арды — и юной Земли.
Пиита и певца страшит не смерть,
А вирш забытый и куплет неспетый.
Но все-таки вершина зол — не это.
Я так боюсь когда-нибудь успеть.
Сказать о том, что беспокоит ум,
Идеи уложить в стихи и в прозу,
Из сердца вынуть вечную занозу —
И, всё успев, не ведать лишних дум.
Стать огурцом. Морским. Качать водичку.
Лежать на дне, не видя бурь и звёзд —
Гниющая душа в здоровой плоти...
Да лучше пусть Левиафан проглотит!
Не медли, Смерть. Ну да, тебе, всерьёз:
Хочу вот так — недописав страничку.
В глазницах меркнет свет дневного мира.
Уключин скрип. Скольжение-полёт.
Дорога в ночь. И чутко дремлет лира
Под мёртвый шепот стылых чёрных вод.
Певец и шут, слепец, рифмач безвестный,
В земных цепях ведя свою игру,
Я просто — был. Был молнией небесной,
Сухим листком, свечою на ветру.
Терновый трон,
С быком судьбы коррида.
Себе палач, защитник и судья.
Прощай, Харон.
Останови, я выйду.
Для нас двоих тесна твоя ладья.
Горше и страшней, чем небыль, будни человечьей доли.
Разум воспарить стремится, плоть упрямо тянет вниз.
Говорят, под этим небом слишком много зла и боли,
Чтобы души, словно птицы, к горним высям поднялись.
В вожделенье цирка с хлебом добрые порывы вязнут.
Смутны времена и нравы, и далек Творца чертог.
Говорят, под этим небом слишком много слёз и грязи,
Чтоб дойти до переправы, не запачкавши сапог.
Меж Гекатою и Фебом, меж амброзией и ядом
Выбираем неустанно — толку не было и нет.
Говорят, под этим небом слишком много тайн и радуг,
Чтобы в спектре многогранном различать лишь мрак и свет.
Трепещет лист. Паучьих кружев нить
не сдержит бег — и время сказок новых.
Игра теней рождает миражи;
дрожит рука, дерзнувшая сложить
узор зимы из стёклышек медовых.
Цепочка рун. В тиши — неслышный вальс,
на Леты плеск, на лунный блеск похожий;
осколок витража, упавший в грязь,
вплетается в раскинутый пасьянс,
земную твердь касаньем потревожив.
Шуршанье, треск. Хрустальных слёз роса.
Тягучий миг, где нет ни «до», ни «после».
В ладонях ветра — листьев паруса;
то вечность, расплескавшись в небесах,
на тёмный мех травы бросает отсвет.
Кленовый пепел. Птиц унылый клин —
секира палача в потоке света.
Так осень подкрадётся, не спросив,
расплавив неживую, злую синь
теплом костра сгорающего лета.
Корица и полынь. Дома в огне.
Закатных крон изысканный стеклярус.
Штрихи и льдинки в солнечном вине —
морозными цветами на окне:
Опять зима. Сквозь ломкий, пряный август.
Исчез в сети — ни взгляда, ни полслова.
Лучистый вечер сумрачен и тих.
Хрусталь небес, роса и парк медовый,
что никогда не помнил нас двоих.
Горящий клён. А на скамейке — тени.
Она и он. Вдвоём. К душе душа.
В полпяди от касания колени.
Не видя и не слыша. Не дыша.
Случайно-долгожданные объятья,
ни слова фальши. Нежность — и тепло.
Метелью золотой заносит счастье,
не-бывшее упрятав под стекло.
Там, за стеной расплавленных мгновений,
иная жизнь, как сон — почти что наш...
По бубну солнца бьёт шаман осенний,
злой шуткой облекая в плоть мираж.
Смешки и хруст — вневозрастные дети.
Уходят, крепко за руки держась —
как снег, истаяв в отлетевшем лете.
В закатном свете — вместе.
Вместо нас.
Зимний дождь — ужасно робкий,
Неожиданный, короткий,
Вскачь летит по гололёду
И слезами плавит снег.
Флёр его — хрустальный, свежий —
Обещание, надежда,
Что стряхнет свой сон природа,
Время вновь продолжит бег.
Дождь кружит, дрожа украдкой:
До тепла еще порядком.
Убаюканный капелью,
Город спит и видит сны.
Стуком тишь ночная рвётся,
Но душа пьяна от солнца —
Улыбается коктейлю
Кислых яблок и весны.
