Р.Лихт. «Черновик биографии Бориса Пастернака»

Буквица №3, 2011

Стр.: 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13

Галерея: I—XIV XV—XXXI

ЖЗЛ

Рахель Лихт

Черновик биографии
Бориса Пастернака

32. Будни художника

32. Будни художника

В феврале 1902 года пятая московская гимназия проводила юбилейный вечер в честь 50-летия со дня смерти Гоголя. Вечер завершали живые картины — «Апофеоз Гоголя» — поставленные гимназистами старших классов на фоне декораций, выполненных Леонидом Осиповичем Пастернаком. Гимназист младшего, второго, класса, Борис Пастернак, запомнил только, что с просьбой о выполнении декораций к отцу обращался молодой человек, очень похожий на Гоголя. Этим человеком был Николай Николаевич Черногубов — историк, энтузиаст коллекционер, впоследствии сотрудник Третьяковской галереи. Сходство, замеченное мальчиком, как видно было отмечено и другими, по крайней мере, в живых картинах Черногубов изображал самого Гоголя.

Леонид Осипович познакомился с Черногубовым в Ясной Поляне минувшим летом 1901 года. Страстный поклонник творчества Фета и собиратель его наследия, Черногубов в то лето разбирал и копировал письма Фета к Толстому. А Пастернак делал наброски, писал этюды для своей будущей картины «Толстой в кругу семьи» . Не желая утруждать членов семьи Толстого позированием, Пастернак предпочитал делать свои наброски исподволь, во время дружеских бесед, или когда каждый занимался своим привычным делом: чтением, шитьем и т. п.

Нередко мирные беседы Толстого с Черногубовым переходили в гневные филиппики писателя, спровоцированные высказываниями его гостя. Не входя в суть их спора, Леонид Осипович запомнил лишь желчную манеру молодого собеседника выражать свои мысли. При дальнейшем общении с Черногубовым Пастернак не раз становился свидетелем того, как энтузиазм коллекционера брал верх над чувством элементарного такта.

Впрочем, когда человек коллекционирует посмертные маски великих современников, само желание пополнить свою коллекцию несёт на себе отпечаток ирреальности.

«А Льву-то Николаевичу опять приходится плохо, — писал Черногубов уехавшему в Одессу художнику. — Если он, избави Бог, умрёт, неужели Вы не съездите в Ялту и не сделаете с него, мёртвого, своего мастерского рисунка и хорошей гипсовой маски? Право за этим стоит съездить. Если Вам нельзя будет ехать, то хоть заочно похлопочите о маске» .

И это написано не о лежащем на смертном одре, а о заболевшем воспалением лёгких писателе, прожившем после этой болезни ещё восемь лет полнокровной жизни.

Квартира Черногубова обилием картин и посмертных масок напоминала музей. Была в его коллекции и посмертная маска Н. Ф. Фёдорова. Страстный библиофил, дерзкий мыслитель и эрудит во всех областях знания Николай Фёдорович Фёдоров работал скромным библиотекарем в Румянцевском музее. Он не признавал безусловности смерти, его идея «общего дела» заключалась в долге потомков воскресить ушедшее поколение отцов, объединив при этом все усилия и знания нового поколения.

«Нужно жить не для себя (эгоизм) и не для других (альтруизм), а с каждым и для каждого; это союз живущих (сыновей) для воскрешения мёртвых (отцов)».

Его идеалом было осуществление царства Божия в этом мире.

Побеседовать с удивительным мыслителем приходили многие знаменитые современники. По воскресеньям библиотека закрывалась рано. После трёх часов в каталожной комнате у Фёдорова можно было увидеть Достоевского, Фета, Толстого, Вл. Соловьёва. Если беседа затягивалась, её продолжали на квартире Фёдорова. Иногда споры на религиозно-философские темы заканчивались далеко за полночь. Слабая керосиновая лампочка под бумажным абажуром освещала скромную комнату с единственным стулом и горбатым сундуком, служившим Фёдорову кроватью. Отстаивая свои идеи, Фёдоров преображался. Голос его срывался от волнения, в его речах появлялся нескрываемый сарказм, и даже бывали случаи, когда, бранясь, он выгонял спорщика вон. Очевидцы утверждали, что этой участи подвергался и Толстой. Но изгнанный писатель всякий раз возвращался к своему учителю с повинной.

Фёдоров щедро делился мыслями, но избегал шумихи вокруг своей персоны. Не желая пополнять «иконостас» великих, Фёдоров, в отличие от Толстого, наотрез отказывался позировать перед художниками и фотографироваться. Он бежал от славы и популярности. Его статьи либо печатались под псевдонимом, либо оставались в полной безвестности. Черногубову пришлось проявлять чудеса беззастенчивой настырности в погоне за портретом оригинального мыслителя и праведника.

«Недавно разговорился с В. А. Серовым о Н. Ф. Фёдорове, — писал он Л. О. Пастернаку в мае 1902 года, — и В. А. пожелал сделать с него портрет, с условием, чтобы Н. Ф. 1-2 часа ему попозировал и... Николай Фёдорович убил меня отказом.

Осенью издам книгу его статей и в виде взятки выпрошу у него для Вас с В. А. часа 3 времени. А книга Н. Ф. будет чудесная и по внешности: «Скорпион» не поскупится на шрифты и бумагу».

Но Фёдорова невозможно было взять ни на какие «взятки», посулы, красивые шрифты и бумагу.

Однако и Черногубов не отказывался от своей идеи. Зная, как хорошо удаются Пастернаку наброски с «живой» натуры, Черногубов сообщал художнику часы работы Фёдорова в библиотеке, где Леонид Осипович должен был рисовать его исподтишка, выдавая себя за обычного читателя.

В Фёдорове Пастернак с удивлением узнал того самого согбенного старичка-библиотекаря, который десять лет тому назад подбирал для него литературу по истории военных и гражданских костюмов 1812 года, необходимую для создания иллюстраций к «Войне и миру», и поразил художника знанием наизусть почти всего каталога вверенной ему библиотеки.

Прошедшие годы не изменили Фёдорова. Он всё так же демонстрировал феноменальную память, предлагая читателям литературу по нужным им темам. Всё так же сам тащил тяжелые фолианты, приговаривая: «Вот здесь Вы найдете нужное Вам». Не изменил он и своей привычке зябко прятать руки в рукава широкой женской кофты-кацавейки. Прежним оставался и горящий взгляд его чёрных запавших глаз, делавший его похожим на аскетических монахов средневековья.

Осенью 1902 года, поддавшись на уговоры Черногубова, Пастернак, украдкой, сделал несколько набросков для будущего портрета Фёдорова. Но работа над портретом все время откладывалась. В конце 1902-го и начале следующего года Леонид Осипович был поглощён идеей создания нового творческого объединения художников. Ещё в 1901 году московские художники, недовольные узкой тематикой Товарищества передвижных выставок, объединились и устроили выставку «36 художников». Выставка имела успех. В 1902 году, после второй выставки «36», к московским художникам присоединились петербургские из «Мира искусства». Начиная с 1903 года, московские и петербургские художники вели активные переговоры о создании «Союза русских художников» и об уставе нового сообщества. Леонида Осиповича воодушевляли новые перспективы, он принимал самое активное участие в переговорах.

Весной 1903 года в ответ на нетерпеливые напоминания Черногубова художник жаловался, что остался в доме один с четырьмя детьми: Розалия Исидоровна уехала в Одессу к умирающему отцу.

Только в конце мая, перед отъездом семьи на лето в Оболенское, художник отправил Черногубову вариант портрета. А в декабре 1903 году Фёдорова не стало. Тяжелое воспаление лёгких прервало жизнь 74-летнего мыслителя, который, поддавшись на уговоры друзей, изменил своим аскетическим правилам и впервые за свою жизнь облачился зимой в шубу.

В 1919 году Пастернак написал, наконец, портрет Н. Ф. Фёдорова по имевшимся у него наброскам, сохранив тем самым для потомков, как и мечталось Черногубову, облик оригинального мыслителя.

Не погибла и «Философия общего дела» Фёдорова. Даже в самые удушливые годы советского атеизма фёдоровские идеи находили своих адептов.

Стоит ли удивляться, что двое из них неожиданно возникли на пороге квартиры Бориса Пастернака в Лаврушинском в августе 1941 года. Шли первые дни войны, Москву нещадно бомбили, озабоченность собственной судьбой затмевала иные заботы, а стоявших на пороге студенток волновала судьба Марины Цветаевой.

Накануне одна из них, Екатерина Крашенинникова, помогала заготавливать дрова ютившемуся в сыром подвальном помещении поэту Борису Садовскому. Он рассказал о визите к нему Марины Цветаевой, о её мрачной подавленности. Крашенинникова передала рассказ Садовского своей ближайшей подруге, тоже студентке университета, Ольге Сетницкой.

Подруги решили разыскать Цветаеву и постараться отвлечь её от мрачных мыслей, поделившись своими — о перекличке цветаевского «Тезея» со статьей Владимира Соловьёва «Смысл любви», — которые их в то время занимали.

Адрес Цветаевой решено было узнать у Пастернака, который, по словам все того же Садовского, встречался с Цветаевой и содействовал предоставлению ей заказов на переводы.

Но девушки опоздали. Оставив у Садовского на хранение книги, рукописи и другие вещи, Марина Цветаева уехала в свое последнее земное прибежище, в Елабугу. Проводивший её Пастернак вскоре переселился в Переделкино, потому что во время последней бомбежки Москвы фугасная бомба разрушила здание почты на Ордынке и ударной волной вышибла почти все окна дома в Лаврушинском переулке.

Там, в Переделкино, и нашли его огорченные своей неудачей с Цветаевой подруги. Они привезли Пастернаку статью о его творчестве в свете проповедуемой ими философии и редкостную книгу — том Фёдорова «Философия общего дела» — приоткрывающую взгляд на истоки этой философии. Девушки знали, что автором единственного, как тогда думали, портрета почитаемого ими мыслителя является отец обожаемого ими поэта.

Пастернак высоко оценил оригинальность и живость мышления студенток. Эта встреча стала началом их многолетней дружбы. Ещё больше поэт ценил чистоту подвижничества обеих подруг. Уезжая в неизвестность чистопольской эвакуации, он доверил им самое дорогое: папку с письмами Марины Цветаевой. О грустной судьбе этих писем я расскажу позднее. Сейчас я только хочу добавить, что именно Екатерина Крашенинникова снабжала Пастернака в послевоенные годы богослужебными книгами и раздобыла для него утерянную им во время войны Библию. Беседы с Крашенинниковой были положены Пастернаком в основу суждений Симы Тунцовой в романе «Доктор Живаго». И, наконец, именно Е. А. Крашенинникова приняла по просьбе умирающего поэта его предсмертную исповедь.

Что же касается фёдоровской идеи о воскрешении, Пастернак предполагал, что если таковое и возможно, то современное общество к нему не готово. Что пройдёт много лет, прежде чем человечество очистится от всего, что мешает ему объединиться и совместными усилиями направить жизнь в созидательное русло. И что искусство призвано помочь найти этот путь и пройти его.

Комментарии

(Начало: "Буквица"

#2, #3, #4, 2007; #1, #2, #3, #4, 2008; #1, #2, #3, #4, 2009; #3, #4, 2010; #1, #2, 2011.

Продолжение следует.)

Большинство иллюстраций на этой странице даны в уменьшенных размерах. Для их просмотра в натуральную величину в отдельном окне нужно кликать по ним мышью.

1. В Ясной Поляне у Л. Толстого (Лето 1901 г.)

Успех русских художников на Всемирной выставке в Париже летом 1900 года увенчался заказами. Люксембургский музей в Париже, филиал Лувра, где выставлялись произведения современного искусства, заказал Репину, Серову, Коровину, Малявину и Пастернаку по одной картине из русской жизни. Пастернак решил писать Толстого в кругу семьи. Получив разрешение писателя, художник поселился в Ясной Поляне в первых числах июня 1901 года.

2 июня 1901 года Софья Андреевна Толстая записала в дневнике: «Живёт Пастернак, хочет написать группу из Л. Н., меня и Тани. Пока делает наброски. Это для Luxembug`а».

Л. О. Пастернак. Набросок «Толстой в кругу семьи». 1901.

Л. О. Пастернак. Эскиз «Лев Толстой». 1901. Акварель.

Л. О. Пастернак. Эскиз «Лев Толстой». 1901-1902. Масло.
На сайте: http://cgfa.sunsite.dk/p/p-pasternak2.htm

Л. О. Пастернак. «Л. Толстой за чтением у лампы». 1901. Масло. Государственный музей Л. Н. Толстого.

Л. О. Пастернак. «Толстой в кругу семьи». 1902. Пастель на бумаге. Русский музей в Петербурге.

В 1902 году, перед тем как отправить эту пастель в Люксембургский музей, художник выставил её в Петербурге на выставке «Мир искусства».

После осмотра выставки царской фамилией художнику передали желание Великого князя Георгия Михайловича продать картину в Русский музей императора Александра III, где она и хранится по сей день под названием «Гр. Л. Толстой вечером, в кругу семьи».
Авторские копии этой картины хранятся в нескольких музеях и в частной коллекции в Западной Германии.

2. «Апофеоз Гоголя» (Февраль 1902 г.)

Педагогический совет гимназии выразил художнику благодарность за «просвещённое содействие устройству юбилейного торжества» в честь 50-летия со дня смерти Гоголя. Сохранился эскиз к декорациям живых картин «Апофеоз Гоголя».

Л. О. Пастернак. Эскиз «Апофеоз Гоголя». 1902.

На обороте эскиза рукой Бориса Леонидовича написано: «С просьбой о составлении этой картины к отцу ходил некий Черногубов, лицом сам — вылитый Гоголь, в разговоре вытягивающий и ломающий руки и облизывающий губы длинным-длинным и тонким языком».

Факсимиле надписи Б. Л. Пастернака на обороте эскиза «Апофеоз Гоголя».



3. В Румянцевской библиотеке у Н. Ф. Фёдорова (Осень 1902 г.) 15 декабря 1903 года внезапно скончался Н. Ф. Фёдоров, скромный заведующий библиотекой Румянцевского музея, родоначальник философии «Общего дела», дерзкий мыслитель и блестящий эрудит. Фёдоров не разрешал себя фотографировать. Его нет даже на групповой фотографии сотрудников Румянцевского музея. Говорят, что, увидев направленный на него объектив, Фёдоров спрятался за каталожными ящиками библиотеки и потом убежал из помещения. Тем более он отказывался позировать художникам. Л. О. Пастернак исхитрился тайно сделать несколько набросков Фёдорова в библиотеке. Л. О. Пастернак. Набросок "Н. Ф. Федоров". 1902. Узнав от Черногубова о смерти Фёдорова, Пастернак договорился о снятии его посмертной маски и вскоре сообщил беспокойному коллекционеру, что маска вышла удачно и находится у него в мастерской. Прежде чем Черногубов забрал маску, художник успел сделать с неё рисунок, который был опубликован в журнале «Весы» вместе с некрологом. А маска пополнила уникальную коллекцию Черногубова, описанную в воспоминаниях Б. А. Садовского: «Квартира из трёх комнат; в первой, приёмной, с полу до потолка портреты Фета, всех возрастов и эпох, в углу его же гипсовый бюст, работы Ж. А. Полонской. Другой, поменьше, сделанный Досекиным, на старом бюро; тут же маски Пушкина, Гоголя <...> и Н. Ф. Фёдорова, с прилипшими кое-где волосками от бороды философа». К обещанному портрету Фёдорова Пастернак приступил только в 1919 году, выполняя заказ Учёной коллегии Румянцевского музея. Пастельный портрет художник писал по сохранившимся у него наброскам. До самого закрытия музея пастернаковский портрет Фёдорова висел в кабинете директора музея, художника В. Д. Голицына. Л. О. Пастернак. «Н. Ф. Фёдоров». 1919. Пастель. Хранится в фонде Музея истории Российской государственной библиотеки (бывшая Ленинская библиотека).	Еще одну попытку создания портрета Фёдорова Пастернак предпринял в более поздние годы, пожелав запечатлеть рядом с ним в каталожной Румянцевского музея двух великих российских мыслителей: Л. Толстого и Вл. Соловьёва, частенько приходивших к Фёдорову побеседовать. Леонид Осипович писал: «У меня сохранился этюд к моему групповому портрету Толстого, Соловьёва и Фёдорова. Лицо и фигуру Фёдорова на этой картине я написал с набросков, которые мне удалось сделать с него в библиотеке, когда он не смотрел на меня и не замечал, что я рисую». Изобразить фигуру Толстого, столько раз рисованного с натуры, труда не составляло. Голова Соловьёва появилась на групповом портрете позже. Пастернак никогда не писал его с натуры, но в семейном архиве художника хранилась его фотография. Л. О. Пастернак. «Три философа». 1928-1932 (?). Итальянский карандаш на желтой бумаге. «Проект» Ваш я принимаю безусловно и без всяких разговоров», — писал поэт-символист, философ и литературный критик Вл. С. Соловьёв о фёдоровском проекте воскрешения отцов. «Горжусь, что живу в одно время с подобным человеком», — горячо восклицал Л. Н. Толстой, пытавшийся воплотить в жизнь то, что для Фёдорова было естественно и привычно. Насколько была богата духовная жизнь философа, настолько же были сведены до минимума его материальные потребности. Он жил в крошечной комнатке, кроватью ему служил непокрытый горбатый сундук. Впрочем, на сон отводился самый минимум — не более четырёх или пяти часов в сутки. Питался он чаем с чёрствой булочкой, сыром или солёной рыбой, а скромное жалованье умудрялся раздавать своим «стипендиатам» и даже покупать книги для Румянцевской библиотеки. Портрет Фёдорова работы Леонида Осиповича Пастернака долго считался единственным. Но недавно в запасниках Музея истории Москвы обнаружен еще один портрет Фёдорова, работы С. А. Коровина. С. А. Коровин. «Н. Ф. Фёдоров». 1902. Предполагают, что Коровин тоже рисовал Фёдорова украдкой и, судя по портрету, во время молитвы.	4. Выставка «36 художников» (1902 г.) На выставку «36» Л. О. Пастернак представил двенадцать работ. Среди них были уже показанные мною выше этюды и варианты картины «Толстой в кругу семьи», сделанные в Ясной Поляне летом 1901 года. Особое место занимала картина, на которой художник изобразил своих коллег по Училищу. Л. О. Пастернак. «Заседание совета преподавателей Московского училища живописи, ваяния и зодчества». 1902. Пастель. На выставке были также представлены акварели - оригиналы цветных иллюстраций к тому Н. И. Кутепова «Великокняжеская, царская и императорская охота на Руси». Над оформлением четырёхтомника также работали И. Репин, В. Суриков, А. Бенуа, братья Васнецовы и В. Серов, близкий друг Пастернака. Оба художника, Пастернак и Серов, держались весьма независимо. На рисовальных вечерах у Юсуповых они обменивались карикатурами на именитых особ, посещавших светские вечера. Острый на язык Серов зорко подмечал характеры своих моделей и никогда не льстил им, будь то даже члены царской семьи, портреты которых он в то время писал. И наотрез отказался от выгодного заказа после кровавых событий 1905 года. «В этом доме я больше не работаю», — рассказывают, что именно так он отвечал на вопросы любопытствующих. Родители не скрывали своих мыслей от детей, не отгоняли их прочь, не считали, что услышанное дома может причинить вред, будучи вынесенным наружу. И впитанные гимназистом разговоры взрослых неожиданно припомнятся студенту, возвращающемуся в Россию из Италии в канун празднования страной 100-летней годовщины Отечественной войны 1812 года. Юбилейные торжества, их помпезность и полное равнодушие к живой истории вызовут у Бориса Пастернака в памяти и рассказы Серова о царской семье, и всевозможные курьёзы, сопровождавшие кутеповское издание «Царской охоты». Возможно, что эти истории и подсказали поэту образ самодержцев, которые «зажмурясь от страха, берутся за ручку свистка и со всей прирождённой мягкостью устраивают Ходынку, кишинёвский погром и Девятое января и сконфуженно отходят в сторону, к семье и временно прерванному дневнику». Не имея возможности показать все работы Л. О. Пастернака выставленные на выставке «36», я предлагаю вам полюбоваться ещё одной из его картин того же периода. Л. О. Пастернак. «Луч света». 1901. Масло.

Буквица №3, 2011

Стр.: 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13

Галерея: I—XIV XV—XXXI

ЖЗЛ