Небо на двоих
«То ли ветер гудит, то ли воют волки...»
«Усталый снег ложится на мирок...»
К 25-летию
Петербургская зарисовка
Идиллия

 

«Любовь» (поэма). №4, 2007

заноза в сердце, под покровом тьмы,
при свете дня так много раз по кругу
прошли часы с тех самых пор, как мы
с тобой чужими сделались друг другу —
мне кажется, что утекли века,
что люди сотни войн перетерпели,
и где-нибудь смогли наверняка
взлететь на воздух несколько империй,
и порасти развалины плющом.
я даже перестал с твоим плащом
плащи случайных путать незнакомок.
душа темна, как лестничный пролёт,
но где-то в глубине болит обломок
любви и светит вечность напролёт...
...одна-другая вечность — и пройдёт.

не умер я и не сошёл с ума,
тюрьма меня минула и сума,
плыву по миру, словно лёгкий глайдер.
покуда кверху задрана башка,
я веселей китайского божка.
люблю гулять один, на небо глядя.

там кто-то вяжет белые банты,
там синева густа и ядовита,
и знаю я — под тем же небом ты
остришь и врёшь, смеёшься, пьёшь мохито,
закинув ногу на ногу, сидишь,
пускаешь дым в уютный сумрак бара,
и юному вздыхателю твердишь,
что ты ему, а он тебе — не пара.
начав вести обратный счёт по дням,
клянёшь судьбу. готовишь ужин мужу.
брезгливо юбку длинную подняв,
спешишь в метро, перебегая лужу...
ты смотришь вниз, но, в сущности, легка
вся жизнь твоя. и я с тоски не вою.

...но в этой луже те же облака,
что над моей летают головою.
и росчерки одних и тех же крыл
их поутру окрашивают алым.
знать, кто-то добрый нас с тобой укрыл
московским небом, словно одеялом,
и мы проснёмся где-нибудь не здесь,
коль вообще такое место есть...

а нет — прощай. прости, все это не о
моих мечтах и горестях твоих.
у нас с тобой одно лишь только небо,
одно лишь только небо на двоих.
лишь не и бо, лишь только бо и не.
взгляни в него.
и вспомни обо мне.

 

Скажи, душа, как выглядела жизнь, как выглядела с птичьего полета? И.Бродский

То ли ветер гудит, то ли воют волки.
Полон скрипов и шорохов старый дом.
Тикают ходики. Шелестит на полке
Стивена Кинга полураскрытый том.
Поздняя осень. Стегают окно деревья.
Прячась под кронами клёнов и тополей,
жмутся друг к другу дома на краю деревни,
словно продрогли, и так им чуть-чуть теплей.
А над деревней на сизых дымах коптится
низкое небо. И стоит уснуть тебе,
стоит уснуть, и душа упорхнёт, как птица

Чёрная птица рванет по печной трубе
и полетит над великой святой равниной,
чтобы увидеть, в ночных небесах паря,
всю её грязь, нищету, голытьбу с рваниной,
избы кривые, непаханые поля.
Вот она, вот — всем ветрам и врагам на милость...
...Будто в пазах мирозданья рассохся клей,
Будто местами материя прохудилась,
и выползает, клубясь, изо всех щелей,
щерится скользкий, голодный, предвечный хаос —
тысячеглаз, стоголов, саблезуб, сторук.
Боже, да здесь даже крестятся, чертыхаясь,
в этом краю самородков, больных старух,
жуликов, пьяниц, фанатиков, где назавтра
выстроят рай, но всегда настаёт вчера.
Где, как скелеты исчезнувших динозавров
в землю уходят разбитые трактора.
Где человек — пылинка, где легче спиться,
чем оставаться, не ссучившись, на плаву:
:Боже, душа моя, это мне только снится,
или взаправду, всамделишно, наяву?

:Встанешь с утра, наберёшь полпакета яблок,
чаю заваришь, погреешь себе еду
и, ковыряя вилкой, глядишь, как зяблик
с ветки на ветку сигает в чужом саду.
Солнечный день. Будто не было и в помине
ночи отчаянья, страха, бессилья, зла:
:Только пусто внутри, только чёрная тень в камине —
то ли птичье перо, то ли просто зола. Зола.

 

Усталый снег ложится на мирок,
мороз жует шаги, как чёрствый пряник.
Бабуля в холле выдаст номерок —
пластмассовый билетик на «Титаник».

Второй этаж. Больничный срам и срач,
и смрад, и страх. Знакомая палата.
Течет вода и моет руки врач,
копируя движение Пилата.

Бинты. Старухи. Кровь. Сиделка. Шприц.
Гора пилюль. Тарелка абрикосов.
Какой мудак был этот датский принц!
Конечно, быть. Здесь нет других вопросов.

Я насмотрелся тех, кому в свой рай
Господь любезно приоткрыл калитку —
все как один за жизни острый край
хватались, словно тонущий за нитку.

Спастись и выжить — вот и вся мораль...
...Я выходил во двор, одевшись наспех.
Москва плыла сквозь ночь, что твой корабль,
а новый день навстречу полз, как айсберг.

Произнося набор дежурных фраз,
я так боялся, мама, уезжая,
что этот самый раз — последний раз...
И ты была нездешняя, чужая...

Я сам ходил, как заведенный труп,
но я не мог себе позволить жалоб...
...А город плыл, и дым валил из труб,
и музыка играла с верхних палуб...

Прошло полгода. В нашем трюме течь.
Идем ко дну, и захлебнулись звуки.
Немеют руки, но спасает речь —
я вру тебе, что в мире нет разлуки.

Когда-нибудь, с пробоиной в борту,
причалим мы с тобой к небесной тверди.
Какой-нибудь весною. В том порту,
где нет лекарств, отчаянья и смерти.

 

карьера дом машина мебель
женитьба деньги слава власть
хватаешься за каждый стебель
чтоб в той же пропасти пропасть

как сладко любоваться бездной
и быть никем и быть нигде
звездой раскинувшись в уездной
хрестоматийной лебеде

андреем при аустерлице
лежать впадая в небеса
как в отрицание но лица
и голоса и голоса

любимых заполняют стержень
уже исписанный на треть
который жизнь который держит
не позволяя улететь

 

вспоминать о грядущем забудь
и мечтать о прошедшем не надо
посидишь промолчишь что-нибудь
белым статуям Летнего сада
и пойдёшь
всем и каждому чужд
и поэтому трижды свободен
и бормочет прекрасную чушь
каждой аркой своих подворотен
петербург
ленинград
петроград
чёрный стражник
чугунные латы
и пойдешь
и сам демон не брат
зажигающий вечером лампы
знает ангел один
как остёр
наконечник игольный печали
да Исакий устало подпёр
небеса золотыми плечами

 

Забыты страхи, ужасы войны,
аресты, взрывы. Может быть, впервые
они по-настоящему вольны,
свободны и легки, как перьевые
надмирные седые облака.
Вдоль по аллее маленькой усадьбы
они плывут вдвоём — к руке рука
(о, этот миг Ремарку описать бы!)
Их не заботят прошлые дела.
Всё меньше снов. Всё больше белых пятен
на карте памяти. По-прежнему мила,
по-прежнему подтянут и опрятен.
Всё тот же блеск в глазах, хотя сосед
не узнаёт на старом фотоснимке...
Кошмарной какофонии газет
предпочитая фильмы и пластинки,
они не знают свежих новостей,
да и несвежих знать бы не хотели.
Не ждать гонцов, не принимать гостей
и до полудня нежиться в постели —
чего ещё желать на склоне лет,
тем, кто так долго был игрушкой рока?
Есть пара слуг, терьер, кабриолет,
уютный домик — позднее барокко,
внутри — шелка, добытые с трудом
ковры, скульптуры, редкие картины...
Им нравится тянуть бурбон со льдом,
считая звёзды в небе Аргентины,
и на лужайке, наигравшись в гольф,
сидеть с корзинкой ветчины и хлеба...

— Подай кофейник, ангел мой, Адольф!
— Какой чудесный день, не так ли, Ева?

Комментарии