Попытка к бегству
Молчание небес
Камуфляж
Ссадина
Summertime, или Песня без музыки

 

Александр Габриэль, бывший минчанин, с 1997 года проживающий в пригороде Бостона (США), активно писать стихи начал с 2004 года. Дважды лауреат конкурсов им. Николая Гумилёва (2007 и 2009 гг.), обладатель премии «Золотое Перо Руси» 2008 г., автор много­численных газетных и журнальных публикацией в США, России и других странах. Автор двух книг. Вторая из них, «Эго-истины» может быть приобретена в следующих интернет-магазинах:

издательства «Геликон Плюс»;

«Озон».

Габриэль А. Эго-истины. — СПб.: «Геликон Плюс», 2009. — 256c. — ISBN: 978-5-93682-561-3

Предыдущая публикация
автора в журнале:

«Кризис среднего в» (стихотворения). № 3, 2007

Блажен не умирающий от скуки, катящийся подобно колесу — и граждане уткнулись в покетбуки да слушают в наушниках попсу. У граждан кайф — не жарко и не сыро; в их силах разогнать любую тьму. Им Бог всё время шлёт кусочки сыра за верное служение ему. И много ль толку, глядя в эти лица, кричать: «Да вы же звери, господа!»? Народ, имея шанс увеселиться, по этому пути идёт всегда. И нет бы, озаботясь, что-то взвесить, наметить траектории судьбе — им ближе клуб «Для тех, кому за 10», где хорошо с подобными себе. Бреди туда, куда направят ноги, спеши туда, куда тебя зовут. Блажен не умножающий тревоги, самим собой не вызванный на суд. Им ведом прикуп. К ним приветлив Сочи. Они актёры в собственном кино. «Живём, — они твердят, — один разочек. Смотреть назад — и глупо, и смешно». Им действия важнее размышлений, они неугомонны, как клопы; в кострах их жизней жаркие поленья разбрасывают искорок снопы.

Под сенью то совдепа, то госдепа до полусмерти я загнал коней. Но нет во мне азарта Джонни Деппа, чтоб гордым быть инакостью своей. Не будучи ни ушлым и ни дошлым, не пестуя безумие и злость, я постоянно застреваю в прошлом, как застревает в зубе рыбья кость. Влача тоску, как будто лошадь сбрую, свои надежды отнеся в ломбард, я мыслю — оттого не существую (простите, монсиньор Рене Декарт). Везде — азартный спор, вино из кубка, громокипящей жизни волшебство... А для меня в анализе поступка — залог несовершения его. Ну разве ж это сложно — песня хором?! Ведь все идут — и ты тянись вослед... Пора уж эти перья, белый ворон, покрасить в радикально чёрный цвет, и раствориться в многоликой массе, исчезнуть, словно в водке — кубик льда, чтоб в новой возродиться ипостаси — и в дальний путь на долгие года... И буду ехать, сев в чужие сани, хоть это изначально не по мне...

Ведь обещал же — никаких стенаний, а сам — как Ярославна на стене. Печаль, подруга дней моих суровых, неужто не расстанешься со мной? Ужель среди хронически здоровых лишь я один — хронически больной?! Вы где-то есть: в америках, европах; попрятались, как в роще соловьи... Ужель приятно замерзать в окопах, когда давно закончились бои?! Ей-Богу, леопольды, выходите... И что с того, что нас попутал бес? Взгляните: солнца трепетные нити свисают с отутюженных небес. Откроем окна и откроем двери, с судьбой поговорим начистоту... А рядом — люди (и другие звери, порою очень милые в быту). И на плаву пока что наше судно, и ясен день, и даже ветер стих... Конечно, это трудно, очень трудно: понять, что мир превыше нас самих. И мы, не отыскав в себе ответа на всё, что у души пока в цене, в какой-то миг найдём источник света, законно расположенный? извне. (Вот здесь читатель усмехнётся: «Ясно. Я эту всю драматургию знал. Всё было плохо, а теперь прекрасно. Назрел оптимистический финал») — Нет, автор сардонически развеет сию демагогическую ложь, поскольку с оптимизмом не имеет любовных отношений ни на грош, отнюдь не оглашая бодрым кличем свою квартиру (дом, микрорайон). Зато порою он философичен. А также иногда практичен он. Работай, веселись, грусти и бедствуй, ищи обходы и штурмуй редут...

Негоже жизнь считать попыткой к бегству.

Второй попытки точно не дадут.

 

Люби, безумствуй, пей вино под дробный хохот кастаньет,
поскольку всё разрешено, на что пока запрета нет.
Возможен сон, возможен чат, надежд затейливый улов...
Лишь небеса опять молчат и не подсказывают слов.

Они с другими говорят, другим указывают путь,
и не тебе в калашный ряд. Иди-бреди куда-нибудь,
играя в прятки в темноте с девицей ветреной-судьбой,
как до тебя играли те, кого подвел программный сбой.

Не сотвори себе Памир. Не разрази тебя гроза.
Пускай с надеждой смотрят в мир твои закрытые глаза.
Пускай тебя не пустят в рай, в места слепящей белизны —
зато тебе достались Брайль, воображение и сны.

Ты лишь поверь, что саду — цвесть, и будь случившемуся рад.
На свете чувств, по слухам, шесть. Зачем тебе так много, брат?
Зачем же снова сгорблен ты? Зачем крадешься, аки тать?
Не так несчастливы кроты, как это принято считать.

Ведь я и сам, считай, такой, и сам нечётко вижу мир...
Пусть снизойдёт на нас покой, волшебный баховский клавир,
и мы последний дантов круг пройдём вдвоём за пядью пядь.

Да, небеса молчат, но вдруг
они заговорят опять?!

 

Где-то бури извне, где-то принято выть на луну,
а в твоей стороне лишь отчаянно тянет ко сну.
Ты давно неуклюж и стесняешься выйти на пляж.
На сидениях — плюш, под рукою — конфеты «Грильяж».

Ты — на илистом дне, ты сто лет не ходил на войну.
На, испей «Каберне», ведь вино не вменяют в вину.
Ты безвреден, как уж, и высок, словно первый этаж...
Если взялся за гуж, не надейся на ажиотаж.

Позабудь о весне, не гони приливную волну.
Жизнь успешна вполне, если с глаз не снимать пелену.
Околоченных груш не вмещают ни дом, ни гараж.
Недоигранный туш — лишь уютный обман, камуфляж.

Станет больно струне, если пальцами тронешь струну.
Ты теряешь в цене, и тебя не допустят в страну,
где средь ветра и стуж существует, как глупая блажь,
пламенеющих душ безнадёжный и чистый кураж.

 

Ты с душою не находишь примиренья,
ты цепляешься за рваные края,
за попытки осознать себя и время
на расчерченном отрезке бытия.
Видишь солнце, но в упор не видишь света,
выворачиваешь суть наоборот
и накладываешь масло, словно вето,
на надежды зачерствевший бутерброд.
Не приученный ни к посоху, ни к кисти,
не привыкший ни к бореньям, ни к мольбе,
ты всё больше отдаляешься от истин,
изначально предназначенных тебе...
Лишь в отчаянном, болезненном ознобе,
к уговорам беззастенчиво глуха,
стоматитом воспаляется на нёбе
сардоническая ссадина стиха.

 

Июльский ветерок, горяч и чист,
по лицам хлещет, как заряд картечи...
У входа в молл седой саксофонист
играет «Summertime», сутуля плечи.
Храни нас, Бог. И музыка, храни.
И души утомленные согрей нам...
Ну что нам сорок градусов в тени,
коль рядом тени Паркера с Колтрейном?!

Позволь нам рассмотреть, бродяга-скальд,
живущий вопреки законам рынка,
как время вытекает на асфальт
из мундштука подтаявшею льдинкой,
и шепчет нам на языке небес,
познавших всё, от штиля и до вьюги,
что Порги точно так же любит Бесс,
как сотню лет назад на жарком Юге.

Не осознать непросвещенным нам —
мы в силах лишь следить заворожённо —
какие чудеса творятся там,
в причудливом раструбе саксофона...
Прохожий, хоть на миг остановись
и ощути, умерив шаг тяжелый,
как музыка и боль взлетают ввысь,
взрывая музыканту альвеолы.

Комментарии