| |
|
|
|
2.
Есть некая странность в том, что мы пережили свою страну. Союз раздробился, растаял, исчез и даже получил лаковое посмертное призрачное существование в некоторых же своих бывших республиках. Ощущается определённая дисгармония существования: и Союз нерушимый жалко, и «тюрьма народов» рухнула. Извечная русская шизофрения: и рыбку съесть, и на ёлку сесть.
В наследство почивший оставил две свои беды, великую культуру и литературу, которая, как известно, наше всё и точка, а кому не нравится — вон пошёл. Ну, холопство там наше извечное, «авось да небось», «полюби меня чёрненьким», культ Вождя с бедами мы трогать не будем. Не наше это дело. А вот литература — дело иное, благородное.
Читатель, разохотившись первыми абзацами, уже может быть потирает руки и ждёт продолжение заметок в прежнем тоне, но, увы, дорогой друг, не будет этого. Это автор только поманил тебя наживкой. На самом деле я буду серьёзен. Правда и субъективен, как всегда. Потому что пишу эти заметки о дорогом и близком по духу для меня человеке, которого никогда не видел, но его стихи пришли ко мне и стали моими.
Пусть высоко сказал, но честно.
А начал я вспоминать наш нерушимый Союз не случайно. Момент его распада прихватил и когда-то единое литературное поле и наш один большой колхоз разбился на несколько новых хозяйств. Можно долго спорить о литфондовских активах, но это не сделает литературу. Литературу всё-таки делают люди. Конкретный человек в конкретных обстоятельствах и в конкретном времени.
Мне до сих пор странно, что при разбегании республик и обжираловки суверенитетов, мои друзья, проживающие в прибалтийских республиках, стали для своей бывшей родины иностранцами. Странно, что писатель, пишущий на русском языке, живёт в суверенной Латвии или суверенной же Литве, имеет тамошнее гражданство (или негражданство, таковы факты, господа, факты), но при этом является, ощущает и считает себя русским писателем, поэтом.
Русская литература вначале волнами эмиграции, а затем неоставлением дома рассеялась по странам.
Марина Цветаева однажды заметила: «все поэты — жиды». Вот мы и переживаем своё рассеивание. А Сионом нашим стала поэзия. Настаёт ли время собирать камни? Молчит птица-тройка...
Конец 90-х годов XX века и начало XXI века породило феномен сетевой литературы.
(Как нам известно из курса русской литературы, на стыке веков и не то может происходить).
Этот феномен ещё ждёт своего вдумчивого исследователя (интересная попытка осмысления предпринята, на мой взгляд,
Вячеславом Харченко), но лишь за одно сетевую литературу надо благодарить: она взяла на себя труд познакомить, свести, не дать потеряться авторам, работающих едиными/разными творческими методами. И все происходило стремительно, не просто в то время, когда деревья были и т.д., а когда рваное одеяло литературы начало расползаться, а тиражи журналов, после блаженных перестроечных времён, сорвались в пике. Сетевая литература настолько быстро прошла своё взросление и развитие, что уже можно вспомнить Блока и 'минуты роковые'. Но главное она сделала. Она кого (увы) нивелировала, а кому и дала дальнейший толчок к развитию. Выступила инструментом естественного отбора. Так сказать: эволюция в действии. Поставьте памятник человеку, придумавшему Интернет. Он это, право, заслужил от благодарной русской литературы.
Все, что я сказал выше, понадобилось мне только для того, чтобы назвать имя человека, о чьих стихах я сегодня хочу говорить.
|
|
 |
| |
Стихи Владимира Таблера
в журнале «Буквица»:
№3 (2008)
№3 (2010) |
|
|
Владимир Таблер.
Родился Владимир в 1957 году в Березниках Пермской области. С 1972 года жил в Каунасе. До 1984 года печатался в республиканской и всесоюзной печати.
С 1984 по 2002 практически не писал. Начал записывать стихи вновь с 2002 года. Если бы не Интернет, то я бы, возможно, никогда не узнал поэта Владимира Таблера.
Его стихи сразу обратили на себя внимание, когда начали размещаться на сайте ТЕРМИТник поэзии.
Позднее возникли авторские страницы в Живом Журнале:
 tabler
и tabler-stihi.
На сегодняшний день Владимиром Таблером написана книга стихов, ждущая своего издания.
«По кончикам верб», «Плачущее дерево», «Молитва», «Когда оглянешься», «А дальше что?», «Только дорога», «Послесловие», «Ливень слепой», «К той реке», «Сим сообщаю»... Стихотворения книги собраны автором в циклы, и читать их предлагается именно в этой последовательности.
Стихи Владимира Таблера подкупают своей искренностью и лиричностью. В них нет «искристого» выверта для привлечения внимания, той мишуры, которой иной раз грешат многие пишущие, принимающие блеск самовара за блеск золота. Стихи ещё неизданной книги Таблера даже несут в себе ту традиционность, в лучшем смысле этого слова, которая и делает русскую поэзию именно русской поэзией, с вечными темами её лирики.
Золотая пыльца вербных почек легка и невесома, как наша жизнь, готовая оборваться в любую минуту. Всё движение первых стихотворений книги направлено на мысль о скоротечности нашего бытия, о жизни и любви, которая случилась. Владимир Таблер допускает даже неприкрытый эротизм в стихотворении «Весна наступила!» и делает это так тактично и так светло, что стихотворение читается как гимн любви.
Человек для Владимира Таблера — вселенная и одновременно terra incognita.
И мы с тобой тоже, обнявшись, плывём,
вращаясь, как щепочки за кораблём...
По ложам измятым, над ложью и ржой
по мяте, сливаясь душою с душой...
По жилкам, ложбинкам, по родинкам всем.
Как раньше я жил-то, и был-то я чем?
Под пение птичьих альтов и виол —
по бархату дёсен, холмам альвеол.
По крови, раздевшись до самых сердец.
Над прахом империй и злых королевств.
И — сердцем по сердцу,
и — нервом о нерв,
по свету, по ветру, по кончикам верб...
Вселенной может являться и муравей с крошкой хлеба на хрупком хитоне, и капля воды, повисшая на ветке дерева.
Возможно, это и есть главное в лирике — суметь увидеть и передать нам те чувственные движения, которые поднимут нашу душу ещё, хотя бы на миллиметр, к Богу. Стихотворение напоминает нам: человек создан по образу и подобию Творца и сам является Творцом.
Стихотворение «Прощёное воскресенье' (следующее по порядку расположения) затрагивает уже другую, но переплетающуюся с первой тему:
Я виноват. Я что-то повредил.
Своим телодвиженьем неуклюжим
я что-то поломал или нарушил —
баланс, ранжир, соотношенье сил.
Я виноват в убийстве муравьев.
Из-за несоразмерности огромной
я их давлю с привычкой многотонной,
не замечая гибнущих миров.
................
Я виноват как индивид. Ещё
я виноват как представитель вида,
что этим видом столькое убито —
навряд ли будет этот вид прощён.
Я виноват и сто, и сотни крат
в том, что убог, труслив, несовершенен.
Еще до совершения движенья
я знаю, что в нем буду виноват:
................
Господь, что ты затеял надо мной?
Зачем в вину уводишь, словно в топи?
Скажи, Господь, коль я — твое подобье,
то как ты сам-то с этакой виной?..
Чувство вины, переполняющее лирического героя, здесь не нарочито. Поэт только облёк в слова то, что привычно называется совестью. Совесть — понятие сегодня начинающее расплываться. Примеров этому тьма. Но осталась традиция русского интеллигента быть больной совестью и царапать благодушие конформиста.
Владимиру Таблеру присуща самоирония. Но сквозь эту самоиронию свозит печаль.
Зое
Ты не корми меня этой лапшой —
«ещё повезёт» и про «небо в алмазах».
Я все понимаю. Я мальчик большой.
Я самая грустная лошадь в пампасах.
................
Или не лошадь? — Плешивый койот...
Птица линялая с гузкой обвислой...
Знаешь сама ведь, что не повезёт.
Бобик издох — и вся аста ла виста...
................
Ты мои волосы гладишь ладонью.
Возле тебя я, как возле ручья
с самой живою и доброй водою.
Как меня любят и как я люблю...
Спрятались раки тоски под коряги.
Завтра посмотрим. Сегодня я сплю —
самый счастливый карась в Титикаке.
Превращения героя здесь вершатся под женской рукой. Женщина — жизнь, хранительница дома, берегиня усмиряет дневные заботы, дарует отдых: Мир сужается до женской ладони, в которой искринкой лежит золотой, как пыльца вербы, карась.
Свою инаковость поэт остро чувствует: он не просто жираф, т.е. «то, чего быть никогда не может», а жираф на высочайших горных вершинах:
Одиноко мне в толпе,
как жирафу на Памире.
Я скучаю по тебе,
будто душу прищемили.
К пункту А из пункта Б,
жилки красные на карте —
моя кровь течет к тебе,
так и вытечет по капле.
Самоирония Таблера почти всегда решается через страдание. Это жираф уже не «изысканный», он экзот, истекающий кровью от разлуки с любимой.
Зооморфные превращения лирического героя, рассыпанные по книге его лирики, отсылают нас не только к «Метаморфозам», но одновременно подчёркивают противопоставление «поэт — толпа».
Эти мотивы в поэзии Владимира Таблера происходят на стыке двух внутренних конфликтов: лирическое переживание — действительный мир, поэт — другие и поэт — любимая. В любом случае здесь происходит столкновение двух миров, их переплетение, проникновение одного в другое, что и рождает поэзию.
Пространство движется в стихотворении к человеку, концентрируется на нём, погружается в частное. Но характерно, что в заключительном стихотворении цикла это же пространство развернётся, даст отсыл к тем мотивам, которые уже возникали, свяжет всё воедино. И стихотворение соберёт инструментовку в единый аккорд:
Мир для любви, для чуда. Пусть он таким и будет...
Я не буду останавливаться отдельно на теме музыкальности стихотворений Владимира Таблера, над их оркестровкой, занудливо разбирать ассонансы и аллитерации (имеющий уши да услышит), отмечу только, что многие стихотворения Владимира Таблера стали песнями, а некоторые изначально писались как песни. Стихи Таблера очень музыкальны. Их хочется петь. И повторять вслед за автором: мир создан для любви, для чуда...
Это мироощущение пронизывает все стихи поэта. Острое восприятие природы свойственно лирике, но как точно об этом говорит Владимир Таблер:
Поранюсь, порежусь
о сонный осот,
о раннюю свежесть,
о сини высот,
о сирый осинник,
о крылышки птах.
И вовсе не сильно,
но больно-то как...
Но именно эта боль живого мира позволяет поэту в полной мере почувствовать жизнь, принять всю её неоднозначность и сложность:
О воды, о стрежни,
о хвою в бору
поранюсь, порежусь...
запомню...
замру...
Порежь меня, поле
заросшей межой.
И больно...
И воля...
Живой я.
Живой.
Так чувствовать мир может только большой лирический поэт или человек, проживший жизнь и обретший мудрость, даруемую очень долгой жизнью.
Одна моя прекрасная знакомая, когда ей было уже за восемьдесят, в последнюю осень своей жизни приехала к нам на дачу. За свою долгую жизнь она прошла и фашистский концлагерь и Гулаг. Честно прожила жизнь, подняла детей. Но, зная, что умирает, приехала прощаться, о чём по приезду сказала сразу и без всяких яких. Она сидела во дворе, перечитывала Бунина и глядела на сосны и небо. Пила чай. Ходила к Ладоге. Однажды сказала, что единственное, что ей жаль оставить, это вот эти сосны, эту воду, небо, траву... «Мне всегда казалось, что со временем острота моего восприятия действительности будет снижаться, я впаду в равнодушие и синильное слабоумие, но этого не произошло и уже не произойдёт. Если бы я могла только унести с собой хотя бы бледню тень того, что подарил мне Господь напоследок: тяжёлую ветку сосны после дождя, горячий песок, ветер этот, небо... Жаль будет всё это оставить и жаль, что я уже никогда (тебе ещё непонятно это, поверь мне), никогда, понимаешь, никогда больше не увижу всё это божье великолепие...»
Восприятие Владимиром Таблером природы сродни тому восприятию, с которым я тогда столкнулся. Моя прекрасная знакомая была поэтом, только стихов не писала. А Владимир Таблер смог облечь в слова ту боль от мира, которая всегда с нами.
В книге Владимир Таблер оглядывается на свой путь. Имеет полное право хотя бы только потому, что вошёл в возраст зрелости, его перо обрело мастерство и ему есть что сказать читателю.
Характерно, что в цикле «Когда оглянешься», доминирует определение «белый». Белый день, белый свет, белый снег...
Как и у Пастернака, мотив снега, метели у Таблера тесно переплетается и часто равен с мотивом одиночества, душевного дискомфорта, чувством тревоги. А вот преодоление этих тревоги и одиночества решается через изменение мира силами природы, сменой сезонов, явлением чуда человека. Примечательно в этой связи, что «белый» вначале превращается в «серый», а затем проявляются яркие краски и в цветопись поэта включаются «изумрудные кроны' и цветущая сирень. Т.е. «белый» в стихах Таблера прочно связан с тем ощущением тревоги творчества, свойственной многим лирикам. Вспомним: «Не знаю, что я буду петь, но только знаю: песня зреет...». А, может, я не прав и это прошлое седеет, уходит от нас.
Мне иногда кажется, что о чём бы не писал поэт, он всегда будет писать о времени. Лирика, как разговор о времени и человеке. У времени есть свои секреты и свои глубинные тайны, а поэты призваны в этот мир открыть другим то, что сокрыто от любопытных глаз. Время у Владимира Таблера приобретает свойство белого шума, в котором растворено всё, что составляет нашу жизнь.
Его задача, с которой он без сомнения великолепно справляется, — проявить своей лирикой нам то, что до этого было скрыто от наших глаз или пребывало в белом тумане.
Показалось примечательным, что в книге стихов Владимира Таблера неоднократно появляется мотив пешки.
Ощущение мира, как игры, свойственно современному человеку играющему. Но в поэтике Таблера человек часто не свободен в правилах игры.
Он их только обязан принимать. Над человеком простёрта огромная рука Рока, двигающая шахматные фигуры по доске мира.
Этот мотив Рока, несвободы в своей воле, поднимает поэзию Таблера до истинных высоких трагедийных нот. Здесь происходит только движение вперёд. Но стоит ли напоминать искушённому читателю, что пешке, которая дойдёт по определённой линии, суждено превращение? И если жизнь и мир — это игровое поле шахматной доски, то поэт Владимир Таблер далеко не пешка, а самодостаточная полная фигура, имеющая право двигаться как угодно:
В этом же цикле прорезается больная нотка, о которой я говорил в самом начале своих заметок:
А вот и дождь как раз.
Все точно по Гильену.
Ей-ей, начну сейчас
бодать башкою стену.
В морях живет треска,
плывет, куда попало.
А у меня тоска —
как рыба-прилипала.
Хоть существую вне
америк иль японий,
но все ж — в чужой стране,
как хрен среди бегоний.
Сижу невыездным
в европовом приямке,
мне глаз не выест дым,
что сладок и приятен...
Вода — река, море, океан, даже дождь в стихах Владимира Таблера служат некой границей, через которую лирический герой пытается дотянуться всем своим существом до людей.
Возможно, здесь сказывается местожительство поэта, морской порт, тяжёлая река: И как реки впадают в моря, так и поэзия Владимира Таблера широко вливается в нашу жизнь.
Таблер говорит об одиночестве, и текущая вода здесь часто служит не только метафорой вода — время, но и вода — граница, через которую так сложно дотянуться голосом до собрата. Тем более, если эти голоса разделены государственными границами. Поэтому в стихах можно наблюдать исчезновение лирического героя в воде, возвращение его в стихию, из которой вышел людской род. Буквально растворение...
Это же растворение происходит и в другой стихии, имеющей полярный знак — небе. И, получается, что лирический герой Таблера живёт среди трёх стихий: на земле между небом и водой. Если бы был посмелее, то мог бы процитировать Бытие, стих 2. Этим Духом пронизано творчество Владимира Таблера.
Стихотворение, давшее название циклу «А дальше что?» заканчивается словами:
И набрести лососю
на роковую снасть.
Такое время осень —
спастись нельзя пропасть.
Элемент игры остаётся. Поставь читатель запятую сам. Я, разумеется, ставлю её после слова «спастись». Владимир Таблер спасся уже тем, что пишет прекрасную лирику. Его инструментарий — виртуозен. Россыпь метафор, рифмы, построение образов таковы, что лирику эту пьёшь, как родниковую воду. И всё это укладывается в строгую и элегантную форму.
Этот же вопрос, вынесенный в названии цикла, возникает ещё раз, уже в другом стихотворении («Благодарю твой промысел, Создатель!»):
Что дальше? Там, за разрушеньем плоти?
И как насчёт бессмертия души?..
Пройду свой путь и растворюсь в природе.
А что с душой моей — ты сам реши:
Стихотворение, чаще всего — молитва. Это в традиции русской лирики. (Как и богоборческие мотивы). Но здесь, смирение, неподкупное и чистое, тонкая лирика русского поэта — есть ответ на заданный вопрос.
Зачем ты, дорога? Куда? К кому?
Практически тот же вопрос.
Дальше — стихи и ширящаяся дорога к благодарному читателю, ценителю русской поэзии.
Ад для поэта — немота, впадение в приямок, корыто, из которого невозможно выбраться отсутствие диалога, оторванность от Родины...
Видимо от этой извечной боли, жажды собеседника хоть на пресловутой лестничной клетке, в стихах Владимира Таблера появляются «каверзы», «тмутараканный гимн», даже «SOS»... Отсюда вырастает тысячелетняя зима в удивительном по силе стихотворении «Письмо', цикла «Сим сообщаю'.
Наша литература, явленная нам поэтами «нового зарубежья» — несомненно, явление.
Она даёт не только высокие образцы гражданской лирики, но и образцы лирики «чистой», где центром является человек, переживающий личную трагедию,
его тончайшие душевные движения в изменяющемся и часто очень жёстком мире. Сейчас же, на мой взгляд, ситуация с нашей литературой в бывших республиках Союза,
сродни той, что была в 20-х—30-х годах XX века, когда первая волна эмиграции накрыла Берлин, Париж и Прагу.
Луковичкой, которая вытаскивает человека из приямка, становится для Таблера поэзия, часть русской литературы, к которой он по полному праву принадлежит.
Лирика Владимира Таблера философская. В его стихах происходит не только осмысление дороги, пройденного пути,
но и находят свои решения философские обобщения и вечные вопросы бытия, наблюдения за ростом души человека, что ставит эту лирику на высокий пьедестал большой русской литературы.
Октябрь. И вроде, все понятно...
Листва летит желта и ала.
И эти солнечные пятна,
разбросанные как попало...
В зените гуси говорили,
сносимы ветром поперечным,
о быстротечном счастье или
о чем-то медленном и вечном.
И прогудели, замолчали,
пропав в небесном купоросе.
А ты глoдай свои печали,
решай проклятые вопросы.
И слышать ты не перестанешь
вокруг летящую несущесть
от кратковременных пристанищ,
из сущности в иную сущность...
Стихотворения Владимира Таблера — лирика тонкая, чистая, глубокая, которая приходит к тебе и остаётся с тобой уже навсегда. Невзирая ни на какие границы и расстояния.
Мне осталось только дождаться, надеюсь, скорого выхода этой, пока ещё не напечатанной, книги...
3.
Владимир Таблер родился 2 февраля 1957 года. Скончался 22 мая 2010 года. Не успел увидеть свою книгу напечатанной.
Страница памяти поэта Владимира Оттовича Таблера >>>
4.
Но почему поэты живут на Земле так мало?..
|
|
|
