Christmas
«Когда тебя вынесут в сером костюме...»
«Вот те справочник по геодезии...»
«Будет день, будет и пища, — говорит снегирю снегирь...»

 

Под печальными небесами
Треплет ветер солому хлева.
Исчисляется жизнь часами
Смерть — часами, Святая Дева.

У порога присевший странник,
Раскрошивший горбушку нищий.
Исчисляется жизнь часами
Смерть — могилами на кладбище.

Ветер дует над пыльным трактом,
Ветер тянет и тянет ноту.
Назовусь я — с присущим тактом
Вельзевулом иль Бегемотом.

Без промашки, заплакав в голос
Рухнет ветер в свои истоки.
Горек хлеб ваш, несладок колос,
Вязкой грязью текут потоки.

Узловаты оливы пальцы,
Корни дерева гложут черви.
Где уж вам приютить скитальца
Не поспевшего в дом к вечере?

Пусть вполнеба сверкнет очами —
Мне плевать на твои зарницы!
Измеряется смерть молчаньем,
Тем молчаньем, что вечно длится.

Но гноящимися глазами
Видит нищий над детским ликом
Мать с вспотевшими волосами,
Жизнь, кричащую первым криком.

1998

 

Зонис Ю. Дети богов. — «Эксмо», 2010. (Серия «Русская фантастика») Твердый переплет, 448 стр. ISBN 978-5-699-39764-8 Тираж: 5000 экз. Формат: 84x108/32

Когда тебя вынесут в сером костюме с руками и прочим в районе гортани (а это случится, конечно, в июне, чтоб снег не светлел и не скрипнули сани), когда тебя вынесут в старые сени (нет, лучше по лестнице, в угол затылком, чтоб дворник, с усильем считая ступени, ругнулся негромко и бросил бутылку), когда тебя вынесут — как-то по-детски, лицом к полунебу (ведь прежде бывало, что мать, накрывавшая щёчки младенцу, вдруг вздрогнет — и сдвинет слегка одеяло, и, щурясь от солнца, увидятся зебры больших облаков и расплавленной крыши), когда тебя вынесут, жухлые вербы вздохнут и зашепчут немного потише. И будет на кладбище мокро и пусто, тебя понесут по разбитой тропинке, и грузчик, захаркав свирепо и густо, с усиленным чавканьем тянет ботинки сквозь глину — отметим, в присутственных лицах на кладбище будут, конечно, соседи, начальник с работы, больная девица (покажется ей, что автобус не едет. Соседство покойника — злое соседство, мертвец равнодушен к невзгодам и хворям, а бедной девицы суровое детство отмечено свинкой, ангиной и корью, и зубы болят и прострел в пояснице — она достает из кармана платочек), и будут на кладбище чёрные птицы и ветви берёзы, все в родинках почек. И будет табличка (кресты по дешевке, под стёклышком фото и буквы из злата, а также решётка затейливой ковки — все будет, но позже, пока рановато). И там наговаривать станут такое, что встал бы и смылся домой поскорее, и даже начальник, махая рукою, тебя назовет незабвенным Андреем, хотя ты и Дмитрий — но это детали, которые вряд ли изменят картину. И кто-то расскажет, как прежде гуляли: одной канители на восемь с полтиной. И били тарелки, и били стаканы, и ты, улыбаясь виновно и грустно, по дальним квартирам растаскивал пьяных, хотя в понедельник светило два устных. И грузчик чихнёт, и девица заплачет, и всхлипнет ребенок. И во поле где-то смешной самолетик АН-2 помаячит и скроется в небе зеленого цвета.

2006

 

Вот те справочник по геодезии, где один болван начертал, что в Малазии иль в Малезии существует дыра в астрал. И попробуй, дружок, не морщиться, сосчитай-ка до десяти, когда синий халат уборщицы замелькает в конце пути. А у нас здесь такие заморозки, что замёрз бы, чай, и верблюд. И когда тебя тянут за волосы, и когда тебе в чай плюют, постарайся иметь терпение, ведь в терпении доброта — и тогда затрещит поленьями разожжённая пустота. И в просвет заструится ласково — как, мол, дышится, молодняк? И не сможешь сказать ты запросто, что, мол, дышится кое-как. Что ползётся почерепахово, что корявую вяжут нить, что вообще оно как-то ахово да и охово, может быть. Этот поезд не ждёт прибытия, эти рельсы зашли на круг, только вечное винопитие, только ветра унылый звук. Только здесь привечают странника нечужого как чужака... но в небесное глядя зарево, хмуро выдавишь лишь «ага». С небесами не можно искренне, с небесами нельзя в глаза — потому-то они лучистые, а не грязные, небеса. Ни мелком, ни углем, ни копотью не пиши на них ничего — и тогда, неизбежно, походя, в них проявится божество. Эту мысль повтори до ужина и до завтрака десять раз, когда ветренно и простуженно наступает зима на нас, когда рвётся из телевизора ежедневное чёрти-что, и испито и антифризово тычет пальцем в твоё пальто, когда снег за порогом топчется, не решаясь еще войти... Когда синий халат уборщицы замелькает в конце пути.

2009

 

Будет день, будет и пища, — говорит снегирю снегирь.
На церковной паперти нищий монотонно тянет псалтырь.
Кто скребётся в твоем коробочке чёрными коготками, кто?
То весна, чьи распухшие почки едва прикрывает пальто.   

Город тих, суров и безлюден. В небесах парит, наугад
Направляя стволы орудий в чёрно-красный зенит, фрегат.
Волны плещутся в полустенки, полулесенки, полусны,
Разбиваются о коленки облачённой в гранит весны.   

В это зарево осторожно наклоняется небоскат.
Даже вымолвить невозможно, как боюсь я взглянуть назад.
Там, где тень запирает дверцы, ловко вешая ключ на крюк,
В коробце замирает сердце, замирает и вновь: тук-тук.

2009

Комментарии