Два стихотворения
"Вот и осень собирает листья..."
"Уже не предзимье и думает город о снеге..."
"И дождевые капли на вишне..."
"ночь плывёт, а, может, просто стынет..."
1.
Четвёртый час. И ели стали глубже,
и гуще ночь, и еле различим
на столике полуживом недужный
сиятельный сентябрьский георгин.
На даче спят. Река течёт лениво.
Я перебрал, подобно чёткам, дни
нечёткие, что лето подарило
средь несерьёзной дачной суетни.
Нечёткие? Забытые? Пустые?
Колеблются, как чашечки весов,
высокие цветы на длинных выях
под щёлканье отживших языков.
"Dum spiro, spero..." — повторяю. Ночью
так сладок воздух и горька латынь.
Мы подлинник сменили на подстрочник,
решив, что он отныне господин.
Но всё же, всё же, как призывно звучно
в ночи летят изгнания слова...
Корабль плывёт. Овидий дышит тучный.
И ночь моя, как и латынь, — мертва.
Читаю "Тристии"... Уже в который раз...
Плывёт латынь в оранжевые сосны...
За что мне эта пагубная страсть:
перебирать назоновский вопросник?..
Там холодно... А здесь почти тепло...
Страницу заложив иглой сосновой,
я думаю о том, что отцвело
и что чему является основой...
Что я ищу?.. Какой сегодня век?..
Цветы молчат... Тяжёлой каплей виснет
упрямый шмель, замысливший побег
от жадности цветов в дыханье "Тристий"...
А в небе догорают облака...
День уместился голубем в ладонях.
И не из "Тристий" плавает строка
над головой в вечнозелёных кронах:
"Quo vadis, жизнь?.." А сосны горячи,
и кукушонок плачет безответно,
и солнечные падают лучи
на лист бумажный сквозь круженье веток...
Цветы молчат... И солнце — отцвело.
Латыни эхо вторит мне: "...грядеши..."
Назон, спеши!.. Отправь и мне письмо...
Я, как и ты, у моря — безутешен...
Юлия Зисман.
"Паруса"
* * *
Вот и осень собирает листья.
Шорохи становятся слышней.
Спорит клён своим окрасом лисьим
с каплями рябиновых кистей.
Тихо дышит речка засыпая,
и темна холодная вода.
Золото потерянного рая
журавлей уносит череда.
День истёк и вечер полновесно
убаюкав солнечный простор,
месяца татарскую подвеску
волглыми ладонями протёр.
Уже не предзимье и думает город о снеге...
Карнизы белеют, снежеют фонарные шапки...
И время настало для длинных неспешных элегий,
где лес и река, и дома в неизменном порядке
остались до лета, до сдобного тёплого пляжа,
где плавится солнце в сосновом горячем загоне,
где тянется небо, и рвётся легко, словно пряжа,
и никнет рябина в предвечном дорожном поклоне.
Но всё же зима. И лоскутное небо всё ниже.
Над городом дым и мороз. И парадные гулки.
В маршрутках кочуют до Леты ондатры и пыжик,
и мир дребезжит, в раскуроченной этой шкатулке.
И мёрзло фасады глядят и топорщат сосульки.
А где-то в лесу возле дачи, под снегом багульник,
наверно, цветёт и сиреневым облаком брызжет...
И дождевые капли на вишне,
и воскрешенье белого сна —
всё уместится в час этот вышний,
и обретётся вновь для меня.
Капли на вишне, дом на откосе...
Боже, как мал я и как я мог
просто не видеть лето и осень,
день Твой весенний в сетке дорог?
И наплывает небо и дышит,
словно бродячий, вымокший пёс.
Боже, Ты — рядом? Сядь ко мне ближе...
Вот наши вишни в облаке слёз...
ночь плывёт, а, может, просто стынет.
гамлет спит. офелия — больна.
в королевстве фортинбраса имя
повторяет квёлая страна.
спят: вода, клинок и чаша с ядом,
в лондоне — полоний на столе.
тень отца народов где-то рядом
бродит по европе в полумгле.
праведники спят и спят злодеи.
в эльсиноре, как всегда, темно.
пахнут кровью руки брадобрея.
вот такое, мать твою, кино.
